К 100-летию лезгинского поэта Шихнесира Кафланова
Рубрика в газете: Мы — один мир, № 2023 / 2, 20.01.2023, автор: Арбен КАРДАШ (г. Махачкала), народный поэт Дагестана
Эти размышления порождены несправедливым отношением к настоящему поэту-лирику, которое сопровождало его при жизни и так же остро чувствуется после его смерти.
Самое странное в этой истории то, что такое отношение исходило не от народа, не от читателей, а в большинстве от собратьев по перу в лезгинской секции Союза писателей Дагестана, знавших его и общавшихся с ним близко и создавших огромную и тёмную тень небрежения над именем и творчеством поэта. Ведь каждый из них мог бы чем-то помочь ему, публично высказаться о его стихах, отметить хотя бы на словах его заслуги перед литературой и попытаться, чтобы он получил хоть какое-то звание или награду.
Его не включили в самую первую большую антологию лезгинской поэзии, изданную в 1958 году, где были представлены авторы, заявившие о себе намного позже, чем Шихнесир Кафланов, и не так ярко, как он.
Он не был принят и в Союз писателей.
Может, здесь сыграл свою роль и тот факт, что молодые годы поэта были омрачены тем, что спровоцировавшими драку недоброжелателями он был обвинён в покушении на убийство и чуть не попал в тюрьму. Был даже суд. Справедливость восторжествовала, когда в дело вмешались Расул Гамзатов и присоединённые им к участию в спасении поэта первые лица Дагестанского обкома партии. Подсудимого освободили в зале суда.
Понятно, почему такое нелёгкое испытание ему выпало. Он был щедро одарён талантом и оставался Поэтом «тайной свободы», и это мешало злопыхателям в родном селе и собратьям по перу в Махачкале признать его единственность, непохожесть на других, его незримое, но ощутимое превосходство над ними.
Да и сам поэт дорожил своей независимостью: никто никогда не замечал в нём горячего желания вступить в Союз писателей или получить какую-то награду, чтобы быть «как все», наоборот, он в своих эпиграммах, сказанных экспромтом, высмеивал многих тех, кто, лишённый профессионального писательского дара, размахивал членским билетом.
Вот ещё что он писал:
Сколько грязи острым ножом сердца
С жизни я содрал, взяв за ухо.
Многие имена прославил мой ум,
А своё имя я оставил неизвестным.
(Подстрочный перевод)
Это не сожаление о том, как он поступил со своим именем, а простая констатация осознанно совершённого действия. У него не было стремления гнаться за славой, в горах это не поощряется. Здесь считают, что слава сама должна идти за тобой, если ты её заслуживаешь.
Единственным желанием поэта было донести свои стихи до читателей.
Первыми и верными ценителями его творчества были его ученики на литературном поприще. Они и поддержали своего учителя и, когда могли, продвигали его творчество, продолжают это делать и сегодня. К большой чести учителя, Шихнесир Кафланов превзошёл своих коллег ещё и тем, что в лезгинской литературе взрастил целую плеяду авторов из своего села, которые изменили и обогатили ландшафт родной словесности.
Вот эти имена: Жамидин (1934 – 2003), Мердали Джалилов (1943), Гюльмагомед Шугаев (1948 – 2013), Зульфикар Кафланов (1957). Эти поэты достаточно почитаемы в Лезгистане, известны за его пределами. Каждый из этих поэтов создал свой неповторимый поэтический мир, которым был доволен их учитель. Автор этих строк тоже считает себя учеником Шихнесира Кафланова, но всё еще сомневается: заслужил ли право заключить этот список?
Лезгинская поэзия советского периода в основном развивалась по трём «зонам влияния», исходящим из наследия трёх народных поэтов-классиков: Етима Эмина (1840 – 1880), Сулеймана Стальского (1869 – 1937) и Тагира Хурюгского (1893 – 1958).
Шихнесир Кафланов – поэт эминовского излучения. Тяготение к восточным поэтическим формам, особенно к осовремененной газели, интонация, мелодичность стиха, образность языка, особые фигуры речи, изящные рифмы и удивительная прозрачность, таящая в себе содержательную глубину – всё это у него является достойным продолжением эминовских поэтических достижений и свершений.
Это подтверждает и сам поэт:
Попавшему в клетку, когда мечталось о саде,
Пленнику напевов – соловью подобно моё сердце.
С цветком, который на рассвете ещё покрыт был росой,
Но затем градом был помят, схоже моё сердце.
Земных бед невыносимый груз терпя,
От боли содрогающихся людей представитель – моё сердце.
В громы небесные влюблено навеки,
Но, как свирель на скалах, плачет моё сердце.
Тем, кто с ветром в голове счастье нашёл, –
Не порицайте меня, – порой завидует моё сердце.
Как несправедливостью и любовью обожжённый
Етим Эмин, печалью полно моё сердце.
(Подстрочный перевод)
Теперь я понимаю, почему поэт отказывался от предложений подыскать ему хорошего переводчика: как опытный филолог знал, что многие превосходные качества его стихов просто непередаваемы средствами другого языка или при попытке переложения могут потерять свою первозданность.
Он всю жизнь преподавал язык и литературу в Микрахской средней школе, за исключением нескольких лет, когда приходилось перебираться в другие сёла Южного Дагестана, где не хватало учителей словесности.
Нелёгкая жизнь в сельской местности учителя обязывало ко многому, выходящему за рамки его профессиональной деятельности. Он должен был вести своё домашнее хозяйство, быть впереди в решении общественных проблем, которых всегда хватало, быть умом и голосом народа. В случае Шихнесира Кафланова, он как «пишущий человек» своим пером должен был ещё через печать бороться против косных дел, когда с таковыми приходилось сталкиваться.
Перелистывая подшивки старых лезгинских газет, можно найти немало небольших по объёму и затрагивающих проблемы сельчан заметок, принадлежащих перу Кафланова. Среди них есть одна, опубликованная в республиканской газете «Коммунист» и написанная в начале 60-х годов прошлого века, в период работы молодого учителя в школе села Куруш – самого высокого в Европе населённого пункта, женщин которого воспел Николай Тихонов (1896 – 1979), отмечая, как они «Украшают мирозданье / Там, где высится Шахдаг» и как они «Из кунацкой за окошко / Облака метут метлой».
Называется эта маленькая заметка «Курушцы терпеливы». Приведу её полностью:
«В селе Куруш, находящемся в 43-х километрах от районного центра Ахты, магазин открыт просто для галочки. Самых необходимых продуктов здесь почти никогда не бывает. Вот уже более месяца, как в магазине нет спичек, мыла, риса, конфет.
Чтобы их купить, жители вынуждены одолевать расстояние в 25 километров до ближайшего сельпо. Ведь не все здесь имеют лошадей. В таком случае люди на своих спинах тащат груз по крутым горам.
Из 7 учителей села 6 являются прибывшими со стороны (а из них 4 имеют большие семьи). Им особенно тяжело. Причиной всему этому не отсутствие в районе товаров, а отсутствие человека, который должен их привозить.
– Почему ты в магазин не везёшь товары? – на этот вопрос заведующий магазином Меликов постоянно отвечает одинаково: «На меня не надейся, я вам ничего не привезу. Пусть учителя найдут себе человека, который будет возить товары!» Эти слова он повторяет уже третий год, но никто их не слышит».
Как видим, загвоздка в этой ситуации заключалась в том, что в селе не могли найти человека, который возил бы товары в магазин. Никто не желал взять на себя такую тяжёлую ношу. Не хватало лошадей, машин не было. А завмаг считал, что эта задача не входит в его обязанности.
Такая ситуация могла сложиться и в Микрахе, расположенном чуть ниже Куруша. Одним словом, эта заметка ещё раз показывает, что сельская жизнь в горах – это ежедневный и физический, и духовный труд.
Микрахская школа была открыта в 1918 году. После успешного окончания её в 1941 году, будущего поэта, уже публиковавшегося в первой лезгинской газете «Новый мир», местная власть решила, выдав бронь, оставить в родной школе преподавать, заодно пожалев его одинокую мать, вырастившую единственного сына без отца, который погиб при трагических обстоятельствах перед самым рождением будущего поэта.
В годы войны он был уже замечен лезгинскими писателями, его стихотворение «Честь и хвала героям Отчизны» наряду с произведениями известных авторов было включено в сборник «За Родину» (Даггиз, 1943). В этих, ещё ученических, строках поэт радуется подвигам героев, уничтожавших «кровавых и коварных врагов человечества, по-разному меняющих свой цвет».
А в 1944 году молодой поэт получил письмо от секретаря Союза советских писателей А.А.Фадеева с предложением учиться в Литературном институте.
Шихнесир отказался от этого предложения, принятие которого в корне изменило бы его жизнь и творческое восхождение. На вопрос «Почему не поехал учиться в Москве?» отвечал: «Я не мог оставить мать одну, беспомощной…»
Учиться в дальнейшем молодой микрахец мог только после войны. Остановившись на профессии учителя, с 1946 по 1948 год учился в учительском институте в Махачкале, где педагогов готовили всего за два. Затем, в 1952 году, поступил на филологический факультет Дагестанского государственного университета, который в те годы носил имя Сулеймана Стальского, где учился заочно, не отрываясь от своей работы в школе и не оставляя без своей поддержки мать.
Кажется, не только сыновняя любовь к матери и благодарность ей задержали поэта в своём гнезде.
Микрахская высь и простор, неописуемая красота природы, чувство свободы, окрыляющей дух высокими мыслями и чувствами, не отпустили поэта.
Не зря же он писал в своём стихотворении «Микрахская долина»:
«Коль одарит меня на земле своим объятием даже рай, я останусь в плену у моих гор».
Он и остался. Не на словах, а на деле. Остался до конца.
А в другом стихотворении, размышляя о смерти, он говорил:
Есть время, когда снег садится на цветы,
Есть время, когда пчела выходит из улья.
Есть время, когда, душу и песню
Оставив навек на земле, и ты, поэт, умрёшь…
Над бедствиями победно восставая,
Никакого низкого дела не совершил я.
То, что мой последний дом (т. е. могила) будет в Микрахе,
Для меня будет означать, что я восстал из ста могил.
(Подстрочный перевод)
Микрах – древнее лезгинское село, упоминается в хронике Х века «Ахты-наме». В некоторых исторических источниках называется даже городом. Расположено в окружении самых высоких вершин Дагестана, четырёхтысячников – Шалбуздага, Базардюзи, Ярудага и Шахдага.
Здесь побывал известный латышский писатель Э.Т.Бирзниек-Упит (1971 – 1960), проживший в соседнем селе Ахты с 1895 по 1902 год и работавший учителем словесности в местной светской школе, открытой здесь ещё в 1861 году. Вот как он в одном из рассказов описывает свою поездку в Микрах зимой:
«Вскоре мы добираемся до воздушной границы, за которой температура уже ниже нуля. Теперь, вместо холодного дождя, мокрый снег валит большими, мягкими хлопьями, которые, упав на шею лошади или на мою бурку, сразу тают. Но через какие-нибудь полчаса полоса сырости остаётся позади. Теперь чувствуем себя бодрее, так как воздух здесь суше и вместо мокрых хлопьев сыплется мелкая снежная крупка. Узкая каменистая тропинка так заснежена, что неопытному глазу трудно различить её, но привычные горные лошади шагают вперёд быстро и уверенно. Воздух становится намного прозрачней. Поражает необычайная тишина, ибо сюда уже не доносится вечный грохот реки, к которому мы внизу в ауле так привыкли, что просто не слышали. Наконец выезжаем на солнце. Всюду вокруг сверкают белые снеговые вершины гор, а впереди нас – сияет царственно-величавый Шалбуздаг. Мы совершенно отрезаны от остального мира, так как позади себя видим лишь густые белые гряды облаков, полностью застилающих расселину ущелья. Этот облачный покров задерживает также идущий снизу речной шум».
А вот как своё ощущение высоты, красоту этой долины летом, обыденную жизнь горцев выразил в стихотворении «Микрах» Андрей Внуков (1933 – 1991) – переводчик стихов Жамидина, самого старшего ученика Шихнесира Кафланова, под заголовком в скобках объяснив значение этого топонима: «Микрах – по-лезгински «гнездо солнца»:
Внизу – микро-охи,
Внизу – микро-ахи,
Инфаркты, инсульты
И пряди седин…
А я – на Олимпе,
В ауле Микрахе,
Где вырос лезгинский
Поэт Жамидин.
Сюда вертикально
Взошли километры,
И справа и слева –
Лишь верх или низ.
С отарами туч
Расправляются ветры,
И вьётся дорог
Бесконечный карниз.
Здесь лишнее слово
Вовек не сорвётся,
Иначе оно
Разобьётся навек.
Здесь солнце в глаза
Человеку смеётся,
И солнцу смеётся
В глаза человек.
Здесь всё равноценно –
И солнце, и люди.
Здесь всё равнозначно –
И честь, и закон.
Здесь лёгкие свадьбы
И трудные будни, –
Так будет, так есть,
Так пошло испокон…
А мне тут, как гостю,
Опасно признаться,
Что мне здесь понравилась
Каждая пядь, –
Признайся, и будут
Лезгины стараться
И солнце, и горы
На память отдать.
Зачем мне с горами
Спускаться в долину?
Взять солнце на Землю, –
И вспыхнет пожар!
Без солнца и гор
Будет трудно лезгину, –
И я не приму
Этот сказочный дар…
Я не был пока
Ни в каких заграницах:
Ни в нильских песках,
Ни в альпийских горах, –
Но если случайно
Париж мне приснится,
Он будет ужасно
Похож на Микрах!
Шихнесир Кафланов твёрдо знал: чтобы быть поэтом, необязательно жить в больших городах, кружиться в профессиональной среде. Был убеждён: без родного поднебесья его Музе будет тесен любой другой простор.
Редко выезжал в Махачкалу, чтобы сдать новую рукопись в издательство. Книги, хотя и выходили, особо не радовали его, так как издавались в донельзя урезанном виде, что являлось прямым следствием того, что поэт не состоял в Союзе писателей.
А читателей и слушателей у него всегда было предостаточно. Они приходили к нему, переписывали для себя его стихи.
Многие знали и знают его стихи наизусть. Иногда от ценителей его творчества можно услышать и такие, что ни разу не публиковались. Порой поэт только что написанные строки просто отдавал поклоннику, которому они понравились. Говорил: «Если это настоящие стихи, они не пропадут».
В многогранной и глубокой лирике поэта принято особо выделять любовную, хотя все стороны его творчества носят на себе печать высокого мастерства.
Видимо, тут сыграла свою положительную роль обратная реакция на тот факт, что культурная среда, в которой жил поэт, не позволяла открыто выражать свои интимные чувства. Но и осуждающих истово поэта за экспрессивное воспевание чувства любви и женской красоты встречалось немало, создавая поэту проблемы.
Тут без комментариев приведу слова замечательного русского поэта Евгения Чеканова, бережно и талантливо переводившего стихи целого ряда лезгинских поэтов, в том числе и стихи сына Шихнесира Кафланова – Зульфикара:
«Переводя дагестанских авторов, я неоднократно бывал поражён не только силой и глубиной их поэтического дара, но и резким отличием их менталитета от нашего, русского. Ярчайший пример этого – одно стихотворение Зульфикара Кафланова. Так случилось, что его отец, замечательный лезгинский поэт Шихнесир Кафланов, посвятил несколько своих стихотворений не матери Зульфикара, а другой женщине, и маленький мальчик, находя такие стихи отца в журналах, рвал эти страницы, душевно терзаясь… А вот теперь послушайте стихотворение, которое написал повзрослевший сын. В русской лирике нет, кажется, другого подобного стихотворения, мы так не чувствуем, у нас другая ментальность, другое отношение к отцу и матери. А стихотворение сильнейшее…
ОТЦУ
Вновь тихонько открою журнал
И склонюсь над стихами твоими.
Помню, в детстве я в клочья их рвал,
Находя ненавистное имя.
Ненавистное имя другой
Рвал на части я в детской гордыне.
Если б знал я, отец дорогой,
То, что знаю и ведаю ныне!
О, прости мне былые грехи!
О, прости мои детские руки!
Если б знал – я бы рвал не стихи,
А твои бесконечные муки…».
Наследие поэта, к большому сожалению, не собрано полностью. Какая-то часть вошла в книгу «Болит моя душа», единственную, что вышла после его смерти в 2000 году. Остальное, в том числе и переводы из русской, дагестанской и мировой поэзии, разбросано по страницам газет и журналов, затерялось в частных архивах.
Хочется надеяться, что сыновья поэта, занимающиеся литературным трудом, восполнят этот непростительный пробел, так как интерес к творчеству поэта с годами не идёт на убыль, а даже нарастает.
Перед смертью он писал:
Наступает день моего ухода из мира,
Когда нужно последнее слово сказать.
Спасибо, мир, за всё, что ты мне дал.
С гордо поднятой головой я ухожу…
Даже случайно не обидел я народ,
Коварство в себе не допустил даже мысленно.
Неправде нисколько не уступил,
Благородных песен крепость оставив, я ухожу.
По единению лезгинской земли тоскуя,
С грузом её горькой судьбины на спине,
Боль борьбы, не доведённой до цели, храня в груди,
Ответственности не снимая с себя, я ухожу.
Не бесконечны для человека времена,
Молитвы не могут продлевать жизнь.
Вместо меня с вами поговорят мои стихи,
Оставив их в других руках, я ухожу.
(Подстрочный перевод)
Поэзия Шихнесира Кафланова может и должна говорить со многими грядущими поколениями лезгин созвучно их времени.
Да будет так.
Перевод с лезгинского Арбена КАРДАША
* * *
Вблизи села, над речкой у обрыва,
Терпя метели, у зимы в плену,
В своих уставших ветках молчаливо
Готовит вишня новую весну.
И мне теперь в своём уединенье,
Отведавши разлуки горький плод,
Всё кажется: готовясь к примиренью,
Любимая меня у вишни ждёт…
ЗЕМЛЯНИКА
Манила земляника взор.
Отведал ягоду сын гор.
Но не было печали ей,
Что прожила так мало дней.
Ведь всё, чему жить суждено,
Бессмертья в мире лишено.
А жизнь, хотя и коротка,
Прекрасна, коль она ярка.
ТЕБЕ ЗАЧЕМ?
Коль на осле привык скакать,
Коня купить тебе зачем?
В среде, способной предавать,
Неверно жить тебе зачем?
Со львом, что зайца звал в беде
Помочь, дружить тебе зачем?
На площади, где нет людей,
Речь говорить тебе зачем?
Вольготно жить, коль много зла
Другим чинить, тебе зачем?
Когда могила позвала,
Лекарство пить тебе зачем?
АШУГ И ПОЭТ
Собрав букет с крутых альпийских склонов,
Ашуг – любитель высшей красоты
Направился с заслуженным поклоном
К поэту и вручил ему цветы.
Поэт был рад. Но тут же огорченье
Им овладело: «Что дарить в ответ?»
И преподнёс поклоннику творенье,
Во что вложил он сердца боль и свет.
А к вечеру певец, крылат стихами,
Те строки перед публикой пропел.
Ашуга завалил народ цветами…
Букет поэта тихо захирел.
* * *
Лишился рук – жив человек.
Лишился ног – жив человек.
Лишился глаз – жив человек.
Честь потерял – семь раз он мёртв,
С земли людским проклятьем стёрт.
* * *
Ценней свободы нет тому,
Кто в каземате вёл дням счёт.
Кто на чужбине чует смерть,
На помощь Родину зовёт.
Богатства – пыль, коль скоплены,
Обкрадывая свой народ.
Дружить не стоит с теми, кто
Отчизну в сердце не несёт.
Творящих низкие дела
Широкоплечье не спасёт.
Не будет беден человек,
Коль в Чести видит свой оплот.
СЫНУ
В могилу лечь куда ценней,
Чем честь и совесть запятнать.
Плыви, мой сын, по морю дней,
Чтоб сердцу гулко клокотать.
Быть человеком на земле –
Вот жизни смысл, цель бытия.
Чтоб усидеть тебе в седле,
Храни друзей, врагов гоня.
Дыши Отчизною, любя
И даль, и высь её дорог.
Под дулом даже, смерть терпя,
Будь предан Правде, мой сынок.
ПЕРВЫЙ ГРОМ
Серебряные струны вешнего дождя –
Землицы украшенье, радость для трудяг.
И в небе неустанно ласточки кружат,
Поймать в полёте капли в клювики хотят.
Являет благодарность лес дождю – листвой.
И убыстрила бег свой речка под горой.
Улыбками фиалки оживили склон
И каплям вожделенным добрый шлют поклон.
Вот девочка по травам мчится босиком,
Ей в личико дождь хлещет, а ей нипочём.
И вдруг весенний, первый гром загрохотал.
В нём благодать и сила для благих начал.
Он – радуг светозарных неземной исток.
Весна – его творенье, он – красы залог.
ПРОСТИ МЕНЯ
Я небо покорить не смог, хоть клятву дал,
Тебе желанную звезду я не достал,
Отчаянно беречь весну твою не стал, –
Прости меня. Прости меня. Прости…
Цветами застелить не смог твои пути
И от тебя ветра́ судьбины отвести,
Не смог душе твоей отраду обрести, –
Прости меня. Прости меня. Прости…
За то, что боль души я глубоко скрывал
И цену высшую за Слово отдавал,
За то, что ни пред кем главу я не склонял,
Прости меня. Прости меня. Прости.
И вот он – для меня настал расплаты час,
Мне больше ни к чему сил гаснущих запас.
Твоя коса петлёй задушит пусть мой глас…
Прости меня. Прости меня. Прости…
Источник: Литературная Россия
